Княгиня Вера Николаевна Шеина, жена предводителя дворянства, уже какое-то время
жила вместе с мужем на даче, потому что шел ремонт их городской квартиры.
Сегодня был день ее именин, а потому должны были приехать гости. Первой
появилась сестра Веры — Анна Николаевна Фриес-се, бывшая замужем за очень
богатым и очень глупым человеком, который ничего не делал, но числился при
каком-то благотворительном обществе и имел звание камер-юнкера. Должен приехать
дедушка, генерал Аносов, которого сестры очень любят. Гости стали съезжаться
после пяти часов. Среди них знаменитая пианистка Женни Рейтер, подруга княгини
Веры по Смольному институту, муж Анны привез с собой профессора Спешникова и
местного вице-губернатора фон Зекка. С князем Василием Львовичем приезжает его
вдовая сестра Людмила Львовна. Обед проходит очень весело, все давно и хорошо
знакомы друг с другом.
Вера Николаевна вдруг заметила, что гостей — тринадцать. Это ее немного
испугало. Все сели играть в покер. Вере играть не хотелось, и она направилась
было на террасу, где накрывали к чаю, когда ее с несколько таинственным видом
поманила из гостиной горничная. Она вручила ей пакет, который полчаса назад
принес посыльный.
Вера раскрыла пакет — под бумагой оказался небольшой ювелирный футляр красного
плюша. В нем был овальный золотой браслет, а внутри его — бережно сложенная
записка. Она развернула ее. Почерк показался ей знакомым. Она, отложив записку,
решила посмотреть сначала браслет. “Он был золотой, низкопробный, очень толстый,
но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо
отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая
какой-то старинный маленький зеленый камешек, пять прекрасных
гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением
удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко
под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные
густо-красные живые огни”. Затем она прочла строки, написанные мелко,
великолепно-каллиграфическим почерком. Это было поздравление с днем Ангела.
Автор сообщал, что этот браслет принадлежал его прабабке, затем его носила его
покойная матушка. Камешек посередине — это весьма редкий сорт граната — зеленый
гранат. Дальше он писал: “По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье,
он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от
них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти... Умоляю Вас не
гневаться на меня. Я краснею при воспоминании о моей дерзости семь лет тому
назад, когда Вам, барышне, я осмеливался писать глупые и дикие письма и даже
ожидать ответа на них. Теперь во мне осталось только благоговение, вечное
преклонение и рабская преданность...” “Показать Васе или не показать? И если
показать — то когда? Сейчас или после гостей? Нет, уж лучше после — теперь не
только этот несчастный будет смешон, но и я вместе с ним”, — раздумывала Вера и
не могла отвести глаз от пяти алых кровавых огней, дрожавших внутри пяти гранатов.
Между тем вечер шел своим чередом. Князь Василий Львович показывал своей
сестре, Аносову и шурину домашний юмористический альбом с собственноручными
рисунками. Их смех привлек всех остальных. Там была повесть: “Княгиня Вера и
влюбленный телеграфист”. “Лучше не нужно”, — сказала
Вера, тихо дотронувшись до плеча мужа. Но тот или не расслышал, или не придал
значения. Он юмористически пересказывает старые письма человека, влюбленного в
Веру. Тот писал их, когда она еще не была замужем. Автора князь Василий
называет телеграфистом. Муж все говорит и говорит...
“Господа, кто хочет чаю?” — спросила Вера Николаевна.
Генерал Аносов рассказывает крестницам о любви, которая у него была в молодости
в Болгарии с одной болгарочкой. Когда же войскам пришло время уходить, они дали
друг другу клятву в вечной взаимной любви и простились навсегда. “И все?” —
спросила разочарованно Людмила Львовна.
Позже, когда гости почти все разошлись, Вера, провожая дедушку, тихо сказала
мужу: “Поди посмотри... там у меня в столе, в ящичке, лежит красный футляр, а в
нем письмо. Прочитай его”.
Было так темно, что приходилось ощупью ногами отыскивать дорогу. Генерал вел
под руку Веру. “Смешная эта Людмила Львовна, — вдруг заговорил он, точно
продолжая вслух течение своих мыслей. — А я хочу сказать, что люди в наше время
разучились любить. Не вижу настоящей любви. Да и в мое время не видел!”
Женитьба, по его мнению, ничего не значит. “Возьмите хоть нас с Васей. Разве
можно назвать наш брак несчастливым?” — спросила Вера. Аносов долго молчал.
Потом протянул неохотно: “Ну, хорошо... скажем — исключение”. Почему люди
женятся? Что до женщин, то боятся остаться в девках, хотят быть хозяйкой,
дамой, самостоятельной... У мужчин другие мотивы. Усталость от холостой жизни,
от беспорядка в доме, от трактирных обедов... Опять же, мысль о детях... Бывают
иногда и мысли о приданом. А где же любовь-то? Любовь бескорыстная,
самоотверженная, не ждущая награды? “Постой, постой, Вера, ты мне сейчас опять
хочешь про твоего Васю? Право же, я его люблю. Он хороший парень. Почем знать,
может быть, будущее и покажет его любовь в свете большой красоты. Но ты пойми,
о какой любви я говорю. Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире!
Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться”. “Вы
видели когда-нибудь такую любовь, дедушка?” “Нет, — ответил старик решительно.
— Я, правда, знаю два случая похожих... В одном полку нашей дивизии... была
жена полкового командира... Костлявая, рыжая, худущая... Вдобавок, морфинистка.
И вот однажды, осенью, присылают к ним в полк новоиспеченного прапорщика...
только что из военного училища.
Через месяц эта старая лошадь совсем овладела им. Он паж, он слуга, он раб... К
рождеству он ей уже надоел. Она вернулась к одной из своих прежних... пассий. А
он не мог. Ходит за ней, как привидение. Измучился весь, исхудал, почернел...
И вот однажды весной устроили они в полку какую-то маевку или пикник... Обратно
возвращались ночью пешком по полотну железной дороги. Вдруг навстречу им идет
товарный поезд... она вдруг шепчет на ухо прапорщику: “Вы все говорите, что
любите меня. А ведь, если я вам прикажу — вы, наверное, под поезд не
броситесь”. А он, ни слова не ответив, бегом — и под поезд. Он-то, говорят,
верно рассчитал... так бы его аккуратно пополам и перерезало. Но какой-то идиот
вздумал его удерживать и отталкивать. Да не осилил. Прапорщик, как уцепился
руками за рельсы, так ему обе кисти и оттяпало... И пропал человек... самым
подлым образом...”
Генерал рассказывает еще один случай. Когда полк отправлялся на войну и уже
поезд тронулся, жена громко крикнула мужу: “Помни же, береги Володю <своего
любовника>! Если что-нибудь с ним случится — уйду из дома и никогда не
вернусь. И детей заберу”. На фронте этот капитан, храбрый солдат, ухаживал за
этим трусом и лодырем Вишняковым, как нянька, как мать. Все обрадовались, когда
узнали, что Вишняков скончался в госпитале от тифа...
Генерал спрашивает Веру, что это за история с телеграфистом. Вера рассказала
подробно о каком-то безумце, который начал преследовать ее своею любовью еще за
два года до ее замужества. Она его ни разу не видела и не знает его фамилии.
Подписывался он Г. С. Ж. Однажды обмолвился, что служит в каком-то казенном
учреждении маленьким чиновником, — о телеграфе он не упоминал ни слова.
Наверное, он постоянно следил за ней, потому что в своих письмах точно
указывал, где она бывала по вечерам... и как была одета. Сначала его письма
были несколько вульгарны, хотя и вполне целомудренны. Но однажды Вера написала
ему, чтобы он больше ей не надоедал. С тех пор он стал ограничиваться
поздравлениями по праздникам. Княгиня Вера рассказала о браслете и о странном
письме своего таинственного обожателя. “Да-а, — протянул генерал наконец. —
Может быть, это просто ненормальный малый... а... может быть, твой жизненный
путь, Верочка, пересекла именно такая любовь...”
Брат Веры Николай и Василий Львович обеспокоены тем, что неизвестный
похвастается кому-нибудь, что от него принимает подарки княгиня Вера Николаевна
Шеина, пришлет потом еще что-нибудь, затем сядет за растрату, а князья Шеины
будут вызваны как свидетели'... Решили, что его надо разыскать, вернуть браслет
и прочесть нотацию. “Мне почему-то стало жалко этого несчастного”, —
нерешительно сказала Вера.
Муж и брат Веры находят нужную квартиру на восьмом этаже, поднявшись по
грязной, заплеванной лестнице. Обитатель комнаты Желтков был человек “очень
бледный, с нежным девичьим лицом, с голубыми глазами и упрямым детским
подбородком с ямочкой посредине; лет ему, должно быть, было около тридцати,
тридцати .пяти”. Он молча принимает обратно свой браслет, извиняется за свое
поведение. Узнав, что господа собирались обращаться к помощи власти, Желтков
рассмеялся, сел на диван и закурил. “Сейчас настала самая тяжелая минута в моей
жизни. И я должен, князь, говорить с вами вне всяких условностей... Вы меня
выслушаете?” “Слушаю” , — сказал Шеин. Желтков говорит, что любит жену Шеина.
Ему трудно это сказать, но семь лет безнадежной и вежливой любви дают ему это
право. Он знает, что не в силах разлюбить ее никогда. Оборвать это его чувство
они не могут ничем, разве что смертью. Желтков просит позволения поговорить по
телефону с княгиней Верой Николаевной. Он передаст им содержание разговора.
Он вернулся через десять минут. Глаза его блестели и были глубоки, как будто
наполнены непролитыми слезами. “Я готов, — сказал он, — и завтра вы обо мне
ничего не услышите. Я как будто бы умер для вас. Но одно условие — это явамговорю, князь Василий Львович, —
видите ли, я растратил казенные деньги, и мне как-никак приходится из этого города
бежать. Вы позволите мне написать еще последнее письмо княгине Вере
Николаевне?” Шеин разрешает.
Вечером на даче Василий Львович подробно рассказал жене о свидании с Желтковым.
Он как будто чувствовал себя обязанным это сделать. Ночью Вера говорит: “Я
знаю, что этот человек убьет себя”.
Вера никогда не читала газет, но в этот день почему-то развернула как раз тот
лист и натолкнулась на тот столбец, где сообщалось о самоубийстве чиновника
контрольной палаты Г. С. Желткова. Целый день она ходила по цветнику и по
фруктовому саду и думала о человеке, которого она никогда не видела. Может
быть, это и была та настоящая, самоотверженная, истинная любовь, о которой
говорил дедушка? В шесть часов почтальон принес письмо Желткова. Он писал так:
“Я не виноват, Вера Николаевна, что Богу было угодно послать мне, как громадное
счастье, любовь к Вам... для меня вся жизнь заключается только в Вас...
Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете. Я проверял себя —
это не болезнь, не маниакальная идея — это любовь, которою Богу было угодно за
что-то меня вознаградить...
Уходя, я в восторге говорю:“Да
святится имя твое”.Восемь
лет тому назад я увидел вас в цирке в ложе, и тогда же в первую секунду я
сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет
ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас
и нежнее. В Вас как будто бы воплотилась вся красота земли...
Я все отрезал, но все-таки думаю и даже уверен, что Вы обо мне вспомните. Если
Вы обо мне вспомните, то... сыграйте или прикажите сыграть сонату D-dur № 2,
ор. 2...
Дай Бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу
прекрасную душу. Целую Ваши руки.Г.С.
Ж.”.
Вера едет туда, где жил Желтков. Хозяйка квартиры рассказывает, какой это был
чудный человек. О браслете она говорит, что перед тем как написать письмо, он
пришел к ней и попросил повесить браслет на икону. Вера входит в комнату, где
лежит на столе Желтков: “Глубокая важность была в его закрытых глазах, и губы
улыбались блаженно и безмятежно, как будто бы он перед расставаньем с жизнью
узнал какую-то глубокую и сладкую тайну, разрешившую всю человеческую его
жизнь... Вера... положила ему под шею цветок. В эту секунду она поняла, что та
любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее... И, раздвинув в обе
стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала
его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем”. Перед уходом Веры
хозяйка говорит, что Желтков перед смертью просил, что если какая-нибудь дама
придет поглядеть на него, то сказать ей, что у Бетховена самое лучшее
произведение... она показала название, написанное на бумажке.
Вернувшись домой поздно, Вера Николаевна обрадовалась, что ни мужа, ни брата
нет дома. Зато ее ждала Женни Рейтер, и она попросила ее сыграть что-нибудь для
нее. Она почти ни одной секунды не сомневалась, что Женни сыграет то самое
место из второй сонаты, о котором просил этот мертвец с нелепой фамилией
Желтков. Так оно и было. Она узнала с первых же аккордов это произведение. И в
уме ее слагались слова. Они так совпадали в ее мысли с музыкой, что это были
как будто бы куплеты, которые кончались словами:“Да святится имя твое”.
“Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой
грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания... Я
ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе."Да святится имя твое".Княгиня
Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала... И в это время
удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала:
“Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь
моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду
с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но
навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь?.. Вот я чувствую твои слезы. Успокойся.
Мне спать так сладко...” Вера, вся в слезах, говорила: “Нет, нет, он меня
простил теперь. Все хорошо”.